Эти исторические примеры позволяют сделать некоторые выводы. Если человек решился умереть и совершенно готов к смерти, т.е. мысль о смерти совершенно не приходит на ум и он о ней не думает, тогда в человеке пробуждается некая дотоле неизвестная сила, которую он ощущает полностью. Эта сила позволяет совершать необыкновенные вещи. Человек, руководимый инстинктом или интуицией, сам собой начинает совершать чудеса. Эти чудеса называются "мё". "Мё" связанно с инстинктом. Когда жизнь течёт свободно, не по указке интеллекта, не запутываясь в сетях предвзятых связей и мыслей, сознательных соображений, тогда всё происходит само собой, управляемое почти автоматически той силой, которая обеспечивает нормальную человеческую работу сложнейшего человеческого организма, его физическую деятельность.

Тогда можно спросить: если всякое живое существо инстинктивно ненавидит смерть и избегает её, - как же заставить сознание решиться умереть? Верно, даже в самый последний миг, когда смерть неизбежна, мы стараемся избежать её. Мы умираем, когда уже нет сил сопротивляться. Самоубийство - это, скорее, ненормальность. Однако, человек, совершивший самоубийство, показывает, что есть что-то более ценное, чем жизнь, в сохранении которой мы заинтересованы. Но тут снова можно спросить: "Разве мы можем разрушить ту внутреннюю жажду жизни, которая существует в нашем бессознательном? Мы ведь можем избавиться лишь от сознательной мысли о смерти!" Когда мы избавляемся от сознательного желания жизни - это не значит, что подсознательно мы будем стремиться к смерти. Низшие животные не обладают сознанием человека, т.е. они продолжают стремиться к тому состоянию, в котором находятся. Мы, люди, сознаём наше стремление к жизни, и это сознание порождает у нас многочисленные размышления и предположения о жизни и смерти. В результате мы не воспринимаем всё просто, как есть, а воображаем или заблуждаемся, и разве не эти заблуждения вызывают у нас всякие страхи и тревоги, душераздирающее ожидание конца? Когда мы избавляемся от заблуждений, разве не сама жизнь позаботится о нас лучше, чем мы сами? Не так ли действует в фехтовальщике инстинкт самосохранения, находясь в полной гармонии с Природой. Освобождённая от помех, чинимых человеком, т.е. от самообманных рассуждений и размышлений, от чрезмерного вмешательства сознания, - Природа лучше справится с тем, что необходимо. Несомненно, устранить из поля сознания мысль о смерти очень трудно, но это ещё не причина для того, чтобы этого не делать. Чтобы преодолеть свои собственные и общепринятые установки, страхи и мысли о смерти, необходима твёрдая решимость и сильная воля. Но это серьёзное намерение, это активное желание проходит, как озарение, и тем не менее мы знаем, что их можно культивировать.

Жизнь фехтовальщика зависит от этой дисциплины. Устраняя из поля сознания своё понимание и саму мысль о смерти, фехтовальщик даёт возможность неосознаваемому, бессознательному выйти в область сознательного. Тогда абсолютно ничем не обусловленный инстинкт самосохранения действует свободно, независимо от фантазий, иллюзий, интеллекта и от эмоций. Теперь инстинкт сможет свободно и легко использовать ту технику, которая сознательно изучена фехтовальщиком. То, что происходит в результате освобождения этого неосознаваемого, кажется просто чудесным и эти чудеса, обусловленные правильной психологической подготовкой, доступны совершенному фехтовальщику.

"Недвижимый ум", о котором говорят многие работы по фехтованию, - это, в каком-то смысле, то самое, о чём пишет Такуан в своём письме. Однако то, что называется умом и духом Такуана, гораздо глубже, чем у фехтовальщика, поскольку тот останавливается на психологии, а Такуан, как дзенский учитель, смотрит в самый источник реальности, который можно назвать метафизическим или космическим бессознательным (хотя этот термин можно понять неверно в связи с его сходством с психологическим термином). Главное в том, что интуиция, прозрение фехтовальщика ограничено. Он несёт меч и стоит лицом к лицу с противником. В сознании фехтовальщика ещё присутствует сознание опасности, хотя он её и не боится; ещё действует, хоть и не осознано, инстинкт самосохранения, жажда жизни. Такой человек ещё не достиг состояния абсолютной пустоты, когда его вместилище - алаявиджняна - совершенно разбито. Что касается его непосредственного занятия, тут он действует очень хорошо, но как только возвращается к повседневной жизни, возвращается и его повседневное сознание - и он опять ординарный человек, со своими обычными желаниями, привязанностями, неуверенностью.

Другим выглядит дзенский человек, хотя оба они сталкиваются с проблемой жизни и смерти, которая целиком покрывает всё его существование. Если фехтовальщик не остановится в этом развитии, то далее он будет идти рука об руку с дзенским мастером по пути непреложной истины, конечной реальности. Но обычно фехтовальщик останавливается слишком рано, на инстинктивном неосознаваемом, а дзенский человек идёт дальше, пока вся вселенная или скорее вся пустота мирового пространства не рассыплется на куски. Вот что говорит Тадзима-но-ками об этой проблеме:

"Ум (кокоро) - это пустота (ку, шуньята), но из этой пустоты создаётся вся бесконечность действий: в руках она хватает, в ногах - ходит, в глазах - видит и т.д. Однажды этот ум надо удержать, хотя это сделать трудно, ибо этому нельзя научиться только теоретически. Собственно, фехтование в том и состоит, чтобы пережить это. И когда это достигнуто, когда слова человека - сама искренность, его действия исходят прямо из изначального ума, свободного от всех эгоистических мыслей и побуждений. Тот ум, которым обычно пользуемся мы, грязен, но изначальный ум всегда чист, он - само Дао.

Я так об этом говорю, будто сам пережил это, но на самом деле я далёк от того, чтобы быть настоящим даосом, Дао-человеком. Я пишу так просто потому, что вся человеческая жизнь должна быть в согласии с этим направлением Ума. И если нам не удаётся так жить каждое мгновение, мы должны, по крайней мере, пытаться достичь этого в нашей профессии, в нашем искусстве".

Дзягю Тадзима-но-ками совершенно честно сознаётся, что он всё ещё не способен переживать ум, как Пустоту, в то время как своё дело фехтовальщика он знает в совершенстве. Он должен ещё глубоко изучать наставления Такуана. Такуан был знаменитым учителем дзен. Может быть, он и не занимался фехтованием так, как это делали самураи, но, несомненно, умел держать в руках меч и мог постоять за себя в схватке с любым мастером фехтования, ждать долго не заставил бы никто. Сам Дзягю, должно быть, сознавал, что Такуану по-настоящему противостоять не может. Это видно из того письма о фехтовании, которое он оставил своим ученикам, а также из других источников, повествующих о встречах дзенских учителей с профессиональными фехтовальщиками.